Возмездие / Retribution (роман)
Бегущий человек бросил обезумевший взгляд через плечо. Он ничего не видел, но это не имело значения — он чувствовал, как оно приближается! Он спасался бегством через пустыню, с трудом вскарабкиваясь на гребни песчаных дюн и скатываясь к их подножью снова и снова. Ветер бил его в спину, его ноги заплетались. Горячий песок обжигал его ступни. Он споткнулся и скатился вниз по склону песчаного холма. Преодолевая безумную усталость и сковывавший его страх, человек поднялся на ноги и побежал вновь. И снова споткнулся.
Оно неотрывно преследовало его! Оно было рядом — не важно, сколько он бежал или как быстро — оно всегда оставалось рядом. Оно было безжалостным! С трудом переводя дыхание, он прижал предмет, завернутый в лохмотья, к груди. От этой вещи исходил ужасный запах — запах гнили и разложения, буквально наполнявший собой воздух пустыни, заглушая все остальное — запах смерти. Невообразимо, но этот предмет, казалось, был живым. Человек чувствовал его биение под слоями ткани. Оно — словно страстно желало утолить свой голод. Человек как будто слышал его коварный шепот в своем мозгу — одно лишь слово «освободи», пульсировало в его голове. Оно страстно стремилось на свободу, стремилось вырваться из своей тюрьмы, и от этого его движения становились все неистовее.
— Еще не время, — с трудом выдохнул беглец сквозь потрескавшиеся губы. Его рот пересох и забился песком, голос звучал грубо и глухо. Жар пустыни обжигал ему легкие. Кожа была обожжена солнцем, воспалилась и потрескалась, а безжалостное светило продолжало жечь его плоть сквозь кровоточащие язвы. Там, где одежда касалась тела, были натерты огромные волдыри. Это походило на особо утонченную форму пытки. Боль заполняла все его существо. Человек уже не помнил, какой была его прежняя жизнь без этих мучений. Боль была единственной настоящей реальностью в его мире. Пока он ее чувствовал — он был еще жив.
Длинные изогнутые тени, похожие на щупальца какого-то мифического существа, окружали беглеца. Как будто бы какая-то гигантская рука пыталась вырвать его из безбрежных песков и забросить неизвестно куда. Он оглянулся вокруг, пораженный внезапно нахлынувшим приступом леденящего душу ужаса. Однако сзади ничего не было — ничего, что могло бы отбрасывать эту тень. Человек развернулся и пристально всмотрелся в дрожащее на горизонте марево. Солнце пылало на небосводе, словно пытаясь сжечь его живьем.
На его одеянии, когда-то белоснежном, а теперь покрытом коркой грязи, виднелись многочисленные прорехи. Обрывки того, что прежде было плащом, хлестали его по ногам. Среди бесформенной массы лохмотьев, в которые он был закутан с головы до пят, выделялись только глаза, постоянно слезившиеся из-за бьющего в них песка. Мир затуманивался и расплывался перед глазами несчастного.
Его ноги утопали в песке, но человек пошатываясь, брел вперед, отчаянно пытаясь выбраться из этого гиблого места. Песчаные вихри кружились вокруг, вырастая с поверхности дюн, как будто какие-то древние джинны выбирались из скрытых в песке волшебных темниц, только для того, чтобы быть мгновенно разрушенными и унесенными ветром.
Щупальца тени становились все осязаемее, все больше. Человек продолжал бежать, спасая свою жизнь. Он не осмеливался больше оглядываться назад. В этом больше не было необходимости.
Беглец знал, чем была эта тень, он всегда это знал. Руки Повелителя Тьмы, они тянутся к нему, пытаясь схватить, тянутся …
— Нет, это невозможно!
Это его страх шептал ему, болезнь, поразившая человека, как только он вступил в эту проклятую землю. Это безумие было достойно Конрада.
Конрад. Это имя пульсировало в его голове. Человек пытался сконцентрироваться на нем, старался вспомнить лицо, которое принадлежало этому имени, — и не мог.
Тень уже обвивала его окровавленные ноги. Поднятый из своей могилы, разбуженный твоим упрямством, глупец. Твоя сила, власть, могущество.
И где-то, в глубине души, чуть слышный насмешливый шепот: твоя самонадеянность.
Он еще крепче прижал завернутый в лохмотья предмет к своей груди, каждой клеточкой своего существа ощущая его тяжесть, придавливающую его к земле.
Неясные тени на горизонте сгустились, приблизились и приобрели отчетливые очертания. В воспаленном воображении человека возникло ужасное видение, что это демоны пришли забрать его душу и отправить ее прямиком в Царство Морра. Мгновение спустя, тени превратились в деревья. Оазис или мираж, это ничего не меняло. Человек нетвердо брел вперед, с трудом волоча ноги, на каждом шагу проваливавшиеся в песок. Он попытался представить, что он пьет, как прохладные струйки воды стекают вниз по его горлу, туша пожар внутри: это было бы сейчас так кстати. Хохот звенел у него в ушах: истерический, насмешливый, издевающийся.
Ничем не примечательное украшение — простое кольцо на его левой руке, — отразило на секунду луч солнечного света, на короткий миг разогнав подбиравшиеся к нему тени. Его решимость выжить росла с каждым шагом. Это кольцо играло очень важную роль в его жизни, но какую, этого он не помнил.
Его мысли путались, перескакивая с одного предмета на другой. Огромным усилием воли, путник сосредоточил все внимание на видневшемся вдали островке зелени и направился к нему. Однако, по мере продвижения вперед, последний не становился ближе.
— Проклятый мираж, — прохрипел несчастный страдалец, понимая, что, несмотря на все его слова, его разум продолжает играть с ним злую шутку.
Человек продолжал идти. Мир вокруг расплывался, превращаясь в неясное пятно, колыхающееся в такт его шагам. Он слышал отрывистое карканье ворон, но, как ни старался, не мог разглядеть в небе птиц. Пока остатки его разума пытались объяснить эту странность, солнце опускалось все ниже к горизонту, освещая пустыню последними закатными лучами, перед тем как на землю окончательно опустится ночь.
Опустившаяся тьма скрыла преследовавшие его тени, но беглец знал — они никуда не исчезли, они по-прежнему здесь. Две луны Моррслиб и Маннслиб появились на ночном небе, медленно поднимаясь к зениту. С наступлением ночи воздух пустыни быстро остывал, становилось холодно. Неожиданно, беглец оступился, — посмотрев вниз, он внезапно обнаружил, что стоит на пологом склоне, спускающемся к краю небольшого водоема. Он скатился вниз, вошел в такую желанную воду и, упав на колени, стал жадно, горсть за горстью, черпать живительную влагу, еще хранящую дневное тепло.
Вода не утоляла его жажды. Жар внутри был неугасим — несчастный словно сгорал изнутри. Это была всепоглощающая боль, боль — полностью завладевшая всем его существом, и он ничем не мог заглушить ее.
Одинокая ворона сидела на ветке одного из чахлых деревьев, окружавших водоем. Глаза-бусинки птицы внимательно изучали человека, было очевидно, что тварь твердо намерена поживиться его трупом. Беглец с ненавистью взглянул на пернатого монстра, проклиная его, проклиная мучивший человека голод, проклиная сжигавший его внутренний огонь.
— Я не собираюсь подыхать здесь, даже не думай, — с вызовом бросил он птице, с твердым намереньем выполнить обещание. Однако его вспышка не произвела ровно никакого впечатления — лишь насмешливое карканье раздалось в ответ.
Беглец выпрямился в полный рост, освободив лицо от скрывавших его остатков шейного платка, и пронзительно вскрикнул, заставив птицу в испуге взмыть в воздух. Описав широкий круг и придя в себя, пернатая тварь спикировала прямо на человека, целясь своими когтистыми лапами ему в глаза, ее крылья били страннику прямо в лицо.
Рука мужчины метнулась вперед с неестественной быстротой. Схватив птицу прямо в воздухе, он на мгновение задержал руку, словно взвешивая пойманное существо. Тварь отчаянно старалась освободиться, ее крылья неистово били по воздуху. Человек усилил хватку, его рука сжалась, ломая пленнице грудную клетку, перемалывая кости так, словно это были всего лишь листы бумаги. Одним ловким движением он открутил птице голову и жадно припал губами к еще трепещущему телу, поглощая бьющую толчками, горячую, свежую кровь.
Это было великолепно! Это было именно то, в чем он так нуждался! То, что могло утолить все сводившие его с ума и разрывавшие на части желания: Кровь.
Человек наслаждался теплотой и солоноватым вкусом этой густой, нежной жидкости, переполнившей его рот, стекающей вниз по горлу, согревающей желудок.
Этот вкус, осветив самые отдаленные уголки его памяти, пробудил, казалось, давно забытые воспоминания — он пил кровь и раньше.
Как безумный он стал рвать зубами еще не остывшее тело птицы, отрывая куски такого сочного мяса, жадно глотая их почти не жуя, давясь и выплевывая пучки окровавленных перьев. Однако этой еды ему было недостаточно. Теперь, когда жажда пробудилась, она настойчиво требовала утоления. Человек попытался подняться на ноги, но почувствовал, что силы окончательно покинули его. Мир вокруг снова расплылся, потеряв очертания и превратившись в неясное туманное пятно, зашатался, резко уйдя вверх, и странник, потеряв сознание, рухнул на землю.
Придя в себя первое, что бросилось ему в глаза — кровь у него на руках. Она запеклась и побурела, но это была кровь. Он убил эту чертову птицу. И это не было каким-то фантастическим горячечным бредом. Он помнил, как открутил твари голову, и как жадно поглощал кровь, пульсирующую в образовавшуюся рану, до последней капли опустошив несчастное создание.
И еще человек помнил, какое это было наслаждение!
Но вместо того, чтобы утолить снедающую его боль, кровь птицы лишь усилила ее, напомнив его телу, в чем оно так сильно нуждается.
Вдали на горизонте, там, где небо сливалось с песчаными дюнами, появилось множество темных точек. Он видел, как их число растет, как они приближаются, закрывая собой небо, увеличиваясь в размерах и приобретая очертания. Словно какая-то безумная фантасмагория разыгрывалась в этих диких песках.
Человек не двигался с места. Он — не мог.
У него не было сил даже поднять голову. Первые прибывшие птицы облепили ветки деревьев вокруг водоема, следующие за ними — приземлялись на землю, все теснее сжимая вокруг странника кольцо шевелящихся черных тел, толкающихся, хлопающих крыльями и хрипло каркающих. Наконец, тварей стало столько, что некоторые из них бесцеремонно усаживались ему на ноги, впиваясь острыми когтями в его голени, колени и бедра. Человек чувствовал их — чувствовал не только тяжесть тел пернатых хищников. Он ощущал биение их сердец, чувствовал, как кровь пульсирует в их венах: слабое, почти не ощутимое биение жизни в неуклюже скачущих, причудливых комках перьев, окружавших его. Изловчившись, он схватил наименее осторожное существо, устроившееся на его бедре, и стиснул его в руках.
— Я не собираюсь закончить свою жизнь в этих проклятых песках, — пообещал человек пленнице. Пернатое отродье хрипло каркнуло в ответ, словно бы поняв смысл сказанных слов. Ухмыльнувшись, странник стиснул птицу в руках, ломая ей грудную клетку и, уже привычным движением, отделяя голову от туловища. Он поднес трепещущее тело к губам, и с жадностью начал поглощать живительную влагу. Выпив все до капли и отбросив от себя опустошенный труп, человек схватил новую жертву. Он повторял это снова и снова — безумное пиршество все продолжалось, песок вокруг покрылся бесчисленными телами бездыханных птиц.
Это не была человеческая кровь, — но все же, это была кровь! Она оживляла его, восстанавливала его силы.
И вместе с ее живительной силой возвращались и воспоминания — его имя. Человек разорвал и опустошил еще одну птицу, затем еще одну, и еще… Струйки крови стекали по его подбородку. Он откинул голову назад, и дьявольский смех вырвался из его окровавленной глотки. Это был первобытный, животный хохот. Птицы закаркали в испуге, по мере того, как паника охватывала их. Некоторые пытались взлететь, но были вновь отброшены на землю, сбитые своими товарищами, запутавшись в хлопающем и каркающем шквале перьев, крови и насилия. Несмотря на свой страх, они продолжали тесниться вокруг, давая страннику то, чего он так алчно желал — свежую, теплую кровь. Это было в их природе — ведь они были падальщиками, пожирающими чужые трупы. Человек разрывал все новые и новые тела, выпивая все кровь до последней капли. Все происходящее напоминало безумную, необузданную, первобытную оргию. Он рвал на части теплые трепещущие тела, впиваясь в них зубами, отрывая куски мяса и проглатывая их целиком, пока из сотен птиц не осталось всего несколько. Наконец, словно опомнившись, человек прекратил эту безудержную пляску смерти. Схватив еще одну жертву, он поднес ее к губам, но, вместо того, чтобы сожрать и ее, он всего лишь что-то тихо прошептал своей добыче. Существо хрипло каркнуло, словно отвечая ему.
Оставшиеся в живых птицы, словно эхо подхватили крик ворона в его руках, их истеричное карканье сливалось в какой-то безумный, мистический хор — провозглашающий миру обещание, угрозу, правду.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается. »
Их крики пронизывали пространство, проникая в его существо, заставляя вздрагивать от возбуждения.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается. »
И эти крики повторялись всеми воронами Старого Мира.
Маннфред — это было его имя.
Однако, во всем произошедшем, было нечто большее, чем просто возвращение ему имени. Жертва птиц была не напрасной — она принесла ему спасение. Он не канет в вечность в этих проклятых песках. Его тело не будет похоронено среди дюн где-то в Землях Мертвых. Он выжил. Маннфред взял в руки сверток, которым он так дорожил, и крепко прижал его к груди. Обернутое в полуразложившиеся лохмотья сокровище уже не таило в себе никакой угрозы.
Последний из бессмертных графов-вампиров Сильвании поднялся на ноги, отпуская оставшихся в живых птиц на все четыре стороны. Их крики становились все громче, по мере того, как они поднимались все выше в небо.
«Маннфред идет! Маннфред идет! Он возвращается. »
Птицы должны принести эту весть его преданным сторонникам — они должны быть готовы к его возвращению.
Одинокий ворон кружился над ним, издавая хриплый пронзительный крик: «Маннфред идет!»
Вампир холодно усмехнулся, обновленный кровью птиц, текущей у него в венах, и твердой походкой направился на север, делая свои первые шаги на долгом пути домой.
Часть 2. Черный корабль: вниз по Рейку.
Черный корабль, словно бесплотный дух, скользил вниз по Рейку, беззвучно разрезая водную гладь в самом сердце Империи. Знатоки восхищались изумительным совершенством обводов корпуса этого трехмачтового судна. Он скользил словно призрак по мутным, слегка солоноватым водам великой реки, привлекая изумленные и испуганные взгляды. Это было не удивительно. В отличие от многочисленных, снующих по Рейку судов, черный корабль, казалось, плыл сам по себе — без всякого вмешательства экипажа. Да и был ли он?! Суеверные жители Империи называли черный корабль блуждающим призраком, и шептались, что управляют им вернувшиеся с того света призраки моряков, чьи останки давно гниют в подводной могиле.
Эти суеверные дураки были не так уж далеки от истины.
Граф-вампир в одиночестве стоял на палубе, наслаждаясь светом двух лун — Моррслиб и Маннслиб. Вороны кружились над его головой, купаясь в лунном свете. Привязанность к ним графа росла с каждым днем. Он испытывал необыкновенное умиротворение, когда они были рядом. Черный корабль продолжал скользить по течению реки, продолжая свое путешествие в недрах человеческой цивилизации. На обоих берегах все чаще встречались признаки обитания: сушащаяся на ветру одежда, пасущийся в пойме реки домашний скот, отдельные хижины, угнездившиеся в надпойменных террасах. Сначала эти усадьбы немногим отличались от простых деревянных лачуг, однако, по мере продвижения в сердце старого мира, постройки становились все искуснее и монументальнее, дерево постепенно вытеснялось камнем.
Густой туман окутывал берега реки. Масляные фонари слабо светили, едва рассеивая опустившуюся на землю мглу. Густые клубы черного дыма от горящего в светильниках дешевого масла медленно поднимались ввысь, неохотно рассеиваясь во мраке ночного неба.
Легкий морозец — первый предвестник приближающейся зимы, — ощущался в ночном воздухе. Маннфред наслаждался этой ночной прохладой. Это было его время. Он станет зимой человечества.
С берега несло вонью отбросов и нечистот, бедность, убогость и нищета жалких ничтожных людишек виднелись повсюду, их жилища жались друг к другу, создавая обманчивую иллюзию безопасности. Люди напоминали графу крыс, живущих в трюме его судна: кишащих в своих переполненных убежищах, наслаждающихся грязью и разложением, распространяющих болезни.
Вампир повернулся спиной к реке, с насмешкой думая о том, что плохо видящие в темноте глаза людского стада могут сколько угодно вглядываться во мрак, пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане, окутавшем реку, пока призрачный корабль безмолвно скользит мимо их жалких поселений, жмущихся к речным берегам. Граф откинул грот-люк и спустился в трюм корабля, освещенного тусклым мерцанием судового фонаря. Экипаж — так как корабль все-таки имел экипаж, а не управлялся бесплотными призраками или другими, столь же фантастическими существами, — избегал своего необычного пассажира. Маннфред знал, что матросы называют его: Аллоген. На их языке это означало — «странник». Ему нравилось это прозвище, оно отлично подходило графу, — точно отражая суть того, кем он действительно являлся.
На полпути вниз вампир внезапно остановился. Его внимание привлек едва слышный звук: грязь и нечистоты, толстым слоем покрывавшие нижнюю палубу, тихо поскрипывала под чьими-то крадущимися шагами. Кто-то из экипажа осторожно пробирался по нижней палубе, борясь с усиливающейся качкой. Маннфред впился взглядом в окружавшую его темноту, ища источник биения человеческого сердца, так возбуждающего его первобытные инстинкты. Эти звуки были восхитительной музыкой для ушей вампира. Его ноздри раздувались, граф всем своим существом чувствовал такой привлекательный запах свежей плоти, исходивший от глупца.
На корабле не было отхожего места, поэтому, людям, заключенным в этом ограниченном пространстве, приходилось справлять нужду прямо в воды реки. От каждого из них воняло, и это зловоние становилось еще сильнее, еще нестерпимее, от переполнявшего их страха — при этом, каждый из стада обладал своим собственным, уникальным ароматом.
Маннфред ждал, пока человек достаточно приблизится, чтобы раньше времени не выдать свого присутствия, затем, — двинулся ему навстречу. Услышав приближающийся шаги, матрос попытался тихо скрыться в темноте нижней палубы, однако никакая тьма не могла спасти от взгляда вампира.
— Подойди ко мне, моряк, — бросил Маннфред, жестом подзывая к себе испуганного человека. Несмотря на то, что лицо матроса скрывалось в темноте, вампир прекрасно разглядел исказившую его гримасу ужаса, и как человек тщетно пытался совладать с охватившей его мелкой дрожью. Помимо своей воли несчастный, спотыкаясь, побрел к графу, и униженно склонился к его ногам.
— Прекрасно! Ты отлично знаешь свое место, человек, — усмехнулся Маннфред.
Еле светивший подпалубный фонарь, покачивавшийся в такт качке на вбитом в стенку трюма ржавом крюке, вспыхнул последний раз, выпустил струйку дыма и потух.
— Человек, я голоден, — повелительно прозвучал в наступившей темноте безжалостный голос вампира.
Несмотря на царящий мрак, Маннфред видел, как матрос поднял голову, вглядываясь во мрак туда, откуда, по его мнению, прозвучал голос. Видел, как напряглись вены на шее несчастного, отчаянно сражающегося с требованием вампира. Маннфред презрительно усмехнулся — любое сопротивление его воле было напрасно. Протянув руку, граф схватил человека за шею, развернув голову и, заставив его склонится к своим ногам, губы вампира плотоядно приоткрылись в предвкушении свежей крови. Страх исказил лицо бедняги, все его тело содрогалось от ужаса. Маннфред чувствовал этот животный страх, исходивший от человека, — это было так возбуждающе! Он притянул голову матроса к себе, открыв шире рот, словно готовясь впиться зубами в мягкую теплую плоть горла несчастного, затем, небрежным движением руки оттолкнул его от себя.
Вампир втянул ноздрями воздух, вдыхая все отвратительные запахи, заполняющие корабль. Не смотря не ужасную вонь, он прекрасно чувствовал один чудесный запах — трюм был наполнен пьянящим запахом крови, исходившим от испуганного человека. Маннфред закрыл глаза, наслаждаясь соблазнительными видениями юной человеческой плоти.
— Принеси мне еду. Найди кого-нибудь помоложе — я не люблю старое мясо, — приказал он человеку.
Матрос в ответ лишь слабо кивнул, отпрянув назад, и, с трудом волоча ноги, попятился к трапу, ведущему на палубу. Он в ужасе тряс головой, — Пожалуйста, я все сделаю, только не трогай меня.
— Поспеши, пока я не передумал, и не выбрал тебя, — усмехнулся Маннфред.
Моряк, лицо которого свела судорога, взглянул на графа расширенными от животного ужаса глазами, и поспешил исчезнуть из поля зрения вампира, юркнув в темноту трюма.
Корабль резко скользил вниз и снова взбирался на волну, в такт набирающему силу приливу, деревянные шпангоуты глухо поскрипывали в такт движению судна. Маннфред улыбнулся. Он поднялся на палубу и постоял несколько минут, наслаждаясь прохладным ночным воздухом. Дождавшись, когда скрип корабельных переборок затихнет, будучи практически полностью заглушенный баюкающим плеском волн, Маннфред спустился в свою каюту, предвкушая наслаждение добычей.
Графу нравилось представлять, что его каюта являет собой образец роскоши, способный поразить случайного гостя богатством внутреннего убранства и изяществом отделки. Однако, его мечтания были далеки от истины. Помещение, которое он занимал, представляло собой маленькую каюту на корме судна, практически лишенную каких-либо украшений, если не считать простого грубого орнамента, вырезанного вверху по всему периметру деревянных стен каюты, освещаемую одиноким масляным фонарем, больше чадившим, чем дававшим свет. Такие помещения обычно использовались для хранения провизии и других запасов, необходимых для длительных морских плаваний. Теперь же, в ней размещался импровизированный гроб — походная койка вампира. Днище гроба на добрую четверть фута утопало в зловонной грязи и нечистотах, скопившихся в каюте за время длительных плаваний. Несомненно, эти жалкие людишки уже успели много раз пожалеть, что вытащили его из моря. Раздумывая над причудливыми зигзагами судьбы, приведшей его на черный корабль, Маннфред, медленно вдыхал затхлый воздух каюты. Следы принесенного Маннфредом на корабль песка, местами еще выделялись отдельными темно рыжими пятнами среди мрачной черноты грязи, заполнявшей его каюту. Животное обоняние графа позволяло ему чувствовать едва уловимые запахи пустыни, чуть не ставшей его могилой.
Общество графу составляло множество огромных жирных крыс, — покрытых лоснящимся гладким мехом паразитов, снующих у него под ногами.
Размышления вампира были прерваны робким стуком в двери его каюты.
— Входите, — отрывисто бросил граф.
В ответ на его слова дверь медленно открылась. В узкую дверь каюты протиснулся моряк, около часа назад отправленный графом на поиски подходящей добычи. Он втащил в обиталище вампира молодую девушку, держа ее за волосы, и бросил несчастную в грязь у ног Маннфреда. Простая льняная блузка, была разорвана от плеча до груди юной пленницы, в прорехе виднелось молодое тело, утратившее свою первозданную белизну из-за толстого слоя въевшейся грязи. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это не свободная жительница Империи, еще недавно прогуливавшаяся по улицам одного из городков, лежащих по берегам Рейка, а захваченная во время набега невольница, вытащенная откуда-то из глубин трюма черного корабля, испуганным смертным, исполнявшим прихоть вампира. Запястья девушки были покрыты синевато-багровыми кровоподтеками, оставшимися от цепей, в которых несчастную держали во время плавания. Не оставляя надежды на спасение, жертва продолжала борьбу, пытаясь вырваться из цепкой хватки своего мучителя. Скрестив руки на груди, Маннфред лениво рассматривал приготовленную для него добычу, размышляя о том, какую жестокую шутку сыграла судьба с этой несчастной. Вряд ли она способна была предположить, что ожидает ее в недалеком будущем, когда рок в виде черного корабля вырвал ее из привычного мирка, бог знает сколько недель или месяцев тому назад. Приспособившийся к царящей темноте затравленный взгляд юной страдалицы остановился на стоявшем у задней стены гробе вампира. Ужас отразился в глазах несчастной, она открыла рот, в тщетной попытке позвать на помощь. Одним быстрым движением Маннфред выкинул вперед правую руку, нанеся по губам своей жертвы короткий болезненный удар. Крик девушки стих, не успев начаться.
Усмехнувшись, Маннфред одобрительно кивнул:
— Очень хорошо! Дорогая моя, это так любезно с Вашей стороны разделить со мной трапезу.
Вампир обратил свой взор на притихшего у входа в каюту моряка, забавляясь выражением собачей преданности, сквозившей в неподвижной фигуре незадачливого бедолаги.
— Теперь, можешь оставить нас. Хотя, может быть, ты предпочитаешь остаться, присоединившись к нашему маленькому празднику?
Несчастная девушка, распростертая на полу у ног Маннфреда, всхлипывая, стала умолять мужчину не бросать ее на произвол безжалостному кровопийце, плечи ее сотрясались от едва сдерживаемых рыданий, стеклянный пустой взгляд блуждал по комнате. В ответ на жалобные стенания жертвы — последний лишь лихорадочно затряс головой, словно пытаясь стряхнуть с себя наваждение. Инстинктивно, моряк сжал в руке знак Мананна — маленькую железную пятиконечную корону, висящую у него на шее. Суеверный страх парня позабавил Маннфреда. Наивная вера скота в то, что они способны понять природу бессмертных — действительно была забавной. Люди готовы хвататься за святую воду, чеснок, молоты Зигмара и другие безделушки, чтобы отпугнуть таких как он, ищут спасения в лучах солнечного света и прячутся за другими бессмысленными суевериями, например, что пьющий кровь не способен пересечь текущую воду. Эти ничтожества, кажется, совсем упускают из виду то, что у вампиров тоже есть мозги, которыми они умеют пользоваться куда лучше стада. С увеличением возраста — растет и могущество бессмертных: увеличивается сила, развиваются магические способности. Вампир перестает быть привязанным к своему поместью — эта слабость — удел новообращенных. Гробы, наполненные землей родины, увеличивающей силу хозяина ночи, можно перемещать, воздействию солнца — можно научиться противостоять. Конечно, это требует магических сил — но они у него есть. Представления скота о том, что после восхода солнца вампир должен непременно прятаться в своем гробу — забавно в своей глупости. Ни одно из этих придуманных людьми ограничений не связывало его, пока он носил с собой горсть земли с того места, где был заново рожден в мире мертвых. Кроме крови, конечно. Ему необходима кровь!
— Убирайся, — рявкнул граф, обращаясь к застывшему в ужасе у входа матросу. Второй раз повторять свой приказ Маннфреду не пришлось — испуганный до смерти человек в мгновение ока юркнул в спасительный мрак трюма, быстро захлопнув за собой дверь каюты. Маннфред медленно обошел вокруг всхлипывающей у его ног девушки. Он присел перед ней на колени, сжав ее подбородок рукой, достаточно сильно, чтобы привести несчастную пленницу в чувство, и заставить взглянуть ему в глаза.
— Как тебя зовут, дорогая? — равнодушно спросил Маннфред. Конечно, это был всего лишь красивый жест, дежурная любезность — его мало волновало имя этой несчастной. Вряд ли бедняжка была способна оценить этот поступок. И, тем более, ей не за что было благодарить графа, — ведь, пока она собирается с мыслями, так просто подчинить ее своей воле. Это всего лишь один из хитрых трюков, которыми в искусстве владеет любой вампир. В глазах девушки промелькнуло осмысленное выражение, ее губы слегка приоткрылись. Однако, волна страха вновь накрыла ее и несчастная только затрясла головой, как будто имя застряло на кончике языка, и она пыталась стряхнуть его.
— Ну же. Не надо быть такой стеснительной, моя дорогая. Обещаю, через пару минут мы будем знать друг друга гораздо ближе, — с оттенком иронии проговорил граф.
— Какое сладкое имя: ты, наверное, сладкая девочка, а Маргарет?
— Я … я не знаю, — испуганно пролепетала бедняжка.
— Я уверен, что да! Иди ко мне, я хочу убедиться в этом, — граф мягко положил руку ей на плечо. Маннфред хотел в полной мере насладиться этим мигом, его рука медленно скользила от плеча к шее жертвы, чувствуя толчки крови, бегущей по ее телу, затем, пальцы вампира резко сжались, погружаясь в плоть несчастного создания. Девушка пронзительно вскрикнула, и тут же из раны хлынула кровь. Маннфред, тем временем, продолжал впиваться в ее тело, все глубже и глубже, до самых костей. Затем, одним могучим рывком, граф поднял добычу к своему лицу, несчастная повисла в воздухе, ноги ее болтались в нескольких дюймах от пола. Ее блузка, скользкая от крови, хлещущей из раны на плече, заливающей ее спину, распахнулась, открывая прекрасную наготу юного создания. Взгляд Манфреда на мгновение остановился, изучая ее, покрывшуюся мурашками, в ином случае — совершенно безупречную кожу, небольшие упругие груди, темную тень в ложбинке между ними.
— Да, хороша, — невольно отметил про себя граф. Свободной рукой он медленно откинул голову девушки назад, открывая себе доступ к сонной артерии, и вонзил в нее свои клыки. Тело бедняжки отчаянно забилось в предсмертных конвульсиях, в последней безнадежной битве жизни со смертью, затем ее ноги, судорожно дернувшись в последний раз, безжизненно повисли — жизнь, наконец, покинула тело несчастной страдалицы. Вампир, тем временем, продолжал жадно пить сочащуюся из вскрытой артерии теплую, слегка солоноватую, такую желанную кровь. Он делал глубокие глотки, наслаждаюсь этой нежной плотью, и все никак не мог утолить свою жажду. Губы Маннфреда были измазаны кровью жертвы, стекавшей по его подбородку и капавшей на пол каюты, по мере того, как он осушал свою добычу. Наконец, вампир оторвался от уже безжизненного тела, мельком взглянув на бренные останки той, что еще пару минут назад была живым существом, со всеми своими желаниями, стремлениями и надеждами, обвел взглядом каюту, затем — вытер губы тыльной стороной ладони.
Этого было недостаточно.
Крови всегда было недостаточно.
Маннфред раздраженно отбросил бездыханный труп в угол, не сомневаясь, что крысы, кишевшие в его каюте, позаботятся о нем. И действительно, не прошло и нескольких минут, как эти хвостатые падальщики уже лезли из всех щелей, спеша на нежданное пиршество. Они громко пищали, словно переговариваясь между собой, их зубы противно скрежетали, разрывая блузку, мокрую от свежей крови, терзая еще теплое тело, вгрызаясь все глубже в податливую плоть. Вся эта чудовищная какофония, сопровождающая отвратительный крысиный праздник, заглушала тихий плеск волн Рейка, бьющихся о корпус судна.
Маннфред устало опустился в гроб, позволяя себе расслабиться и насладиться столь редкими мгновениями покоя — обманчивым затишьем перед надвигающейся бурей. Бурей, которая сметет человечество.
Тем временем черный корабль все плыл и плыл, продолжая свое путешествие в сердце Старого Мира.
Глава 2. Ленгенфельдский мост Часть 1. Граница Стирланда, на берегах реки Авер.
Даже такой глупец как Дитрих Ягер был прекрасно осведомлен о стратегической важности этого треугольника земли между городами Брандштадт, Эшендорф и Фюртцхаузен. Эта земля была ценна по одной простой причине — производство строительных материалов: кирпича и известкового раствора. И это был не кустарный промысел, рассчитанный на постройку отдельных хижин для рыбаков, фермеров и паромщиков, а развитое производство, работавшее на всю провинцию.
Даже такой глупец …
Форстер Шлагенер попытался отвлечься от своих раздумий и, продираясь сквозь осоку, буйно разросшуюся в пойме реки, медленно отсчитал тридцать шагов, идя вдоль пологого болотистого берега. Развернувшись, он прошел столько же шагов в обратную сторону, возвратившись в исходную точку. Да, прошедшая ночь была утомительной — нелегко нести дежурство в одиночку.
Форстер тряхнул головой, прогоняя сон. Как ни странно — он был абсолютно спокоен. Еще вчера он предполагал, что будет испытывать страх, но, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Ночью, юноша имел достаточно времени, чтобы проанализировать свои ощущения, попытаться понять — почему испуг не охватывает его, не парализует его волю. Правда оказалась чересчур мрачной — страх приходит тогда, когда рядом бродит смерть, но ты не знаешь точно, заберет она тебя, или пройдет мимо. Шлагенер давно смирился со зловещей реальностью своего положения — с приходом утра он должен умереть. Должно случиться чудо, чтобы изменить ход событий предстоящего дня. Вот почему Форстер не боялся — он принял свою судьбу.
Молодой человек окинул взглядом берег реки. Защитники сидели, собравшись вокруг лагерных костров. До юноши доносились лишь отдельные отрывки их приглушенной, прерывающейся беседы, большинство из солдат молчало, погрузившись в невеселые размышления — все они тоже смирились с суровой реальностью своего положения.
Скорее всего, всем им предстоит умереть еще до захода солнца.
И все же, никто из них не сбежал.
Солдаты сидели, поеживаясь от утренней прохлады, пытаясь согреться теплом, идущим от костров. Время от времени, то один то другой из них, мрачно поглядывал через реку, на противоположном берегу которой вился к небу дым от многочисленных костров врага, усеивающих прилегающую к реке равнину. Судя по их числу, врагов было раз в десять больше. И хуже всего было то, что Акким Брандт командовал армией Аверланда.
К несчастью, Брандт был тем, кем Дитриху Ягеру никогда не стать.
В битвах сталкиваются армии, но судьба сражений зависит от таланта полководца.
Брандт был закаленным в боях солдатом, полностью преданный своему делу. Блестящий командир, от природы одаренный живым умом и стратегическими способностями. Он мог предугадывать течение битвы и принимать мгновенные решения, способные круто изменить ход сражения.
Брандт был истинным полководцем.
Тем не менее, простые солдаты вроде Форстера, были вынуждены следовать прихотям хлыщей вроде Дитриха Ягера, а все только потому, что семьи подобных аристократов имели достаточно денег для покупки военных чинов своим отпрыскам. Подобного рода протекционизм стал обычным явлением в современных армиях имперских провинций. Это называлось «созданием режима благоприятных условий», ведь с таким количеством молодых людей, каждый год бессмысленно гибнувших на полях сражений, у переживших пару кампаний всегда появлялся шанс воспользоваться ситуацией. В особенности, если он подкреплялся солидной суммой.
Дитрих Ягер был всего лишь одним из многих подобных счастливчиков, не лучше и не хуже других. Отсутствие опыта, необходимого для выполнения поставленной перед ним задачи, Ягер с лихвой компенсировал повышенной заботой о своей репутации полководца, доставая мелочными придирками своих подчиненных. Одно это подтверждало убеждение Форстера, что все они, — все те, кто находится под командованием Ягера, — обречены. Обречены также, как сам Форстер, или его младший брат — Исидор.
Шлагенер поднял с земли небольшой камень и бросил его в воды реки. Подняв фонтанчик брызг, и издав тихое бульканье, камень исчез, растворившись в темных водах Авера. На мгновение юноше страстно захотелось стать этим камнем — чтобы воды реки вот также сомкнулись над его головой, укрыв от всех опасностей грядущего дня…
Он повернулся и бросил взгляд на мост.
Очевидно, у гномов были свои причины для строительства единственного каменного моста через Авер на этой полоске земли — именно здесь, а не в одном из крупных городов, таких как Аверхейм или Нульн. Моста — соединяющего Стирланд и Аверланд. Это сделало его важнейшим стратегическим пунктом для обороны всего региона — это был ключ, открывающий ворота, ведущие в самое сердце обеих провинций. Ни один завоеватель не мог надеяться покорить регион, не овладев этой переправой.
Это был не только единственный каменный мост через реку — это был единственный мост через Авер в этой части Империи.
Конечно, выше и ниже по течению в изобилии имелись паромные и лодочные переправы, но Ленгенфельдский мост был единственным местом, где крупная армия могла быстро форсировать Авер. Потеря моста, фактически, означала поражение в войне. Ничего не поделаешь — таковы пути войны — одно поражение ведет за собой последующие, враг продвигается вперед день за днем, миля за милей, захватывая все новые территории, пока, наконец, не захлестнет последних защитников как гигантская волна, безжалостная и неотразимая.
Что ж, такова природа войны — тот, кто слаб, должен уступить дорогу сильному, так как слабым нет места в будущем.
То, что Империя разваливалась на части, разрываемая междоусобной войной, похоже, нисколько не волновало возможных претендентов на императорский трон. Отсутствие серьезной внешней угрозы, которая могла бы сплотить людей, объединить вокруг единой цели, дало толчок разрушительным процессам, давно зреющим в недрах Империи. Сейчас, государство людей больше напоминало змею, пожирающую свой собственный хвост. Вероломство, предательство и измена стали постоянными спутниками человечества. Форстер, шутя, говорил своему брату, Исидору, что, будучи солдатами, они никогда не останутся без работы — всегда найдется тот, с кем придется сражаться, пусть даже это будет их родная мать. Облеченные властью снобы всегда найдут способ, чтобы заставить простой народ проливать кровь, удовлетворяя свои амбиции. Судьба младшего брата Шлагенера служила тому печальным подтверждением. Исидор погиб три недели назад разрубленный вражеской алебардой на каком-то богом забытом поле. Он и еще восемь человек были посланы в безумную атаку на орудийный расчет врага, по приказу глупца, решившего принести их в жертву ради удовлетворения собственного тщеславия. Идиота, желавшего захватить эту чертову пушку, — захватить любой ценой.
Этим идиотом был Дитрих Ягер.
Форстер не мог простить Ягеру, что тот был все еще жив, в то время как многие другие, гораздо более достойные люди, погибли, удовлетворяя его мелочные амбиции.
Ничего не поделаешь — такова безжалостная сущность войны: глупцы и трусы обладают удивительной способностью к выживанию.
Погруженный в свои невеселые думы, молодой человек подошел к кромке воды. Его взгляд задумчиво скользил вниз по реке, медленно несущей свои воды на запад, — где-то там, вдали, в утреннем тумане, невидимые глазу высились стены Нульна. В этот рассветный час Авер был удивительно спокоен, словно сама природа наслаждалась последними минутами затишья перед грядущим сражением, лишь водомерки скользили по водной поверхности, да речная выдра, плывущая по своим делам, нарушали спокойствие водной глади.
Отвлекшись, наконец, от своих раздумий, Шлагенер обратил свой взор в другую сторону, вверх по течению, туда, где находился Аверхейм.
Проклятый мост был слишком широк, нечего было и думать о том, чтобы удержать его, учитывая, их немногочисленные силы. После того, как Брандт решит атаковать, сопротивление защитников будет сломлено очень быстро. Удержать строй на открытом мосту, при существующем раскладе сил, — немыслимое дело. Вряд ли Брандту потребуется больше нескольких десятков всадников, чтобы опрокинуть их построения на мосту и прорвать оборону, примерно так же, как нож проходит сквозь масло. После того, как защитники будут смяты, кавалерия Брандта развернется и ударит по остаткам обороняющихся с тыла, что, несомненно, вызовет панику. И только тогда в бой пойдет пехота противника, завершая разгром войска Дитриха Ягера. И на мосту воцарится кровавый ад.
Да, битва будет жестокой и кровавой. И, нет никаких сомнений, что все закончится очень быстро. Что же, как ни горько это сознавать, похоже, это единственная хорошая новость, которую может принести наступающий день.
Было совершенно очевидно, что Феликс Ягер не имеет ни малейшего представления, как ему поступать в создавшейся ситуации, что придавало бессмысленность любым его приказам. Он абсолютно не был уверен в правильности принимаемых решений, хотя, даже самому себе не готов был в этом признаться. Свои сомнения Ягер скрывал наигранной смесью бахвальства и высокомерия. Даже сейчас, в канун битвы, он предпочитал находиться в гордом одиночестве, в стороне от своих солдат. Форстер получил от него один единственный приказ — мост надо удержать любой ценой!
Вот и все! Однако, как они должны совершить это чудо — Ягер объяснить не удосужился. Для него, все было очень просто — нужно всего лишь удержать мост. При этом, Ягера не переставали грызть сомнения, — какую тактику ведения боя ему следует избрать. Он стал нервным и издерганным, постоянно теряясь в догадках, пытаясь предугадать, где и когда враг может нанести удар. У него не хватало здравого смысла даже на то, чтобы прислушаться к советам гораздо более опытных воинов, мудрость которых была заработана кровью на полях сражений Старого Света в смертельном противостоянии с вампирами Сильвании. Ягер просто игнорировал их знания и опыт. Вместо того, чтобы слушать этих людей, он настаивал на своих нелепых решениях, позируя и красуясь перед своими подчиненными, и корча из себя гения стратегии.
— Ну что же, — горько вздохнул юноша, — наступающий день сорвет все покровы с кривляющегося глупца, и за все его ошибки им придется расплатиться сполна. Сейчас, весь их мир сосредоточился в одной точке — и это был этот чертов мост. Они не могли позволить себе потерять его, и, в то же время, — у них не было сил, чтобы удержаться на нем.
Форстер прекрасно сознавал, что, на самом деле, скрывается за приказами Ягера: держать мост и стараться выиграть время, пока не прибудут подкрепления из Брандштадта и Фюртцхаузена. Поражение означает, что они позволят аверландцам захватить важнейший опорный пункт на своей территории. Поэтому — они должны стоять насмерть! Если они проиграют этот бой, сотни, возможно, даже, тысячи простых жителей Стирланда непременно погибнут. Сознание этого, тяжелым грузом давило на Шлагенера — не только возможность его собственной гибели, но и смерть всех их, всех тех безымянных мужчин, женщин и детей, которые населяли его родной край.
Дорога на Воллештадт, проходящая в нескольких милях южнее Ленгенфельда, это основной торговый путь, идущий от Перевала Черного Огня к Нульну. Этот тракт тянется вдоль Авера, ближе всего подходя к реке именно в окрестностях Ленгенфельда. Пограничные территории всегда являлись ареной постоянных стычек, удача в которых склонялась то в одну, то в другую сторону. На так давно, когда войска Стирланда организовали наступление, они пытались перерезать торговые пути на севере Аверланда. Крупные тракты, подобно артериям, соединяют между собой самые отдаленные части Старого Света. По ним армии способны стремительно продвигаться вглубь территории имперских провинций: Стирланда, Талабекланда, Мидденланда, быстро достичь крупнейших торговых центров Старого света: Мариенбурга, Эренграда и, лежащего далеко на севере, Праага, или южных торговых центров Империи: Пфайльдорфа, Гренцштадта и Майссена. Торговые пути шли, также, на запад к Дельберцу, Богенхафену и Карробургу и на восток, через Краесветные Горы, ведя к загадочным землям, с настолько удивительными названиями, что Форстер с трудом мог вообразить, что же находится там. Таким образом, дороги образовывали единую сеть, связывающую воедино весь известный мир и, представляли собой, весьма важные стратегические объекты. Тем не менее, пересечение торговых путей у Ленгенфельда было последним местом, откуда разумному полководцу следовало бы ожидать атаки аверландцев. Такая атака имела смысл только в том случае, если бы целью армий противника было продвижение вдоль южных границ Стирланда и захват пограничных земель. И все же, Ягер страстно доказывал своим офицерам, что именно по этой причине им следует расположить свои основные силы на этом участке — так как ни один человек в здравом уме не ждет атаки в этом направлении, им нужно первыми ударить по врагу именно здесь. В своем ослеплении Ягер был готов бессмысленно рисковать своей жизнью, более того, он был готов рисковать жизнями своих солдат. Им следует, утверждал он, пересечь реку с помощью одной из паромных переправ где-нибудь в верхнем течении Авера, и, скрытно зайти в тыл Аккиму Брандту. Не всей армии, конечно, а лишь небольшому отряду, численности которого будет достаточно, чтобы, ударив в тыл атакующего врага, помочь обеспечить победу основным силам армии.
По-видимому, для Дитриха Ягера не имело никакого значения, что все его тактические построения основывались лишь на его же собственных иллюзиях, и, в действительности, не было ни малейших оснований для разделения своих сил.
Ни малейших оснований…
Что же касается самого командующего, то в данный момент Ягер, с тремя десятками всадников, находился на своем командном пункте, на перекрестке дорог между Воллештадтом и Легенфельдом.
Этот человек был обыкновенным трусом, только и всего, — с горечью размышлял Форстер.
К сожалению, это было печальной правдой. Ягер умышленно расположил свою ставку так, чтобы быть как можно дальше от возможной опасности. По сути дела, это очень напоминало дезертирство, только вот, этот идиот был слишком труслив, чтобы действительно сбежать. Вместо этого, он весьма умело пресмыкался перед своими покровителями, пуская им пыль в глаза россказнями о своей доблести и о том, какие сверхчеловеческие усилия он прилагает, чтобы остановить врага. Что у него сердце обливается кровью, ведь он понимает, что этого не всегда достаточно. Много славных парней погибло, и каждая новая смерть — это еще один рубец на его и без того истерзанном сердце. Несомненно, Ягер был прирожденным лжецом, способным перевернуть в свою пользу любой рассказ, заставляя свою ложь звучать донельзя убедительной. Форстер слышал пару подобных баек, и даже, когда он прекрасно знал, как же в действительности обстояло дело, он постоянно ловил себя на мысли, что почти готов поверить Дитриху Ягеру… почти готов…
Вряд ли можно чувствовать что-либо еще, кроме отвращения, когда ложь одного проходимца приводит к смерти сотен ни в чем неповинных солдат.
Трус всегда остается трусом, в какие бы красивые одежды он не рядился, пытаясь скрыть свое малодушие. Ирония, скрывавшаяся в знамени Стирланда, — скелет, опоясанный лентой с девизом «Победа или Смерть», — никогда еще не казалась такой очевидной Форстеру Шлагенеру.
И эту победу должны были добыть они одни, — несколько десятков солдат, посланных удерживать Ленгенфельдский мост, — должны победить или остаться навечно гнить на дне Авера.
Хотя, подобная перспектива была наименьшей из проблем, волновавших юношу в данный момент.
Ленгенфельдский мост был великолепен. Это было не просто большое каменное строение, соединяющее один берег реки с другим, одно из многих, что достаточно часто встречаются на крупных реках. Мост представлял собой высокий арочный пилон, украшенный искусной резьбой, высота пролетов которого была вполне достаточной, чтобы не мешать оживленному судоходному движению вверх и вниз по реке. Без преувеличения, это было чудо архитектуры: ажурная красота резьбы и огромные размеры, вкупе с вековой древностью сооружения — потрясали воображение. Молодой человек внимательно вглядывался в эти камни. И словно история оживала перед его глазами: эти камни были здесь задолго до него и они будут здесь через много лет после того, как последние воспоминания о нем навсегда сотрутся из памяти потомков. Форстер нисколько в этом не сомневался. Он даже не представлял, насколько древним мог быть этот мост. Одно было очевидно — Ленгенфельдский мост был самым прочным сооружением в этом уголке Империи, иначе он не простоял бы столько веков. Шлагенер знал историю этих мест лучше, чем любой из защитников — ведь он родился и вырос в городке Фюртцхаузен, расположенном всего в нескольких милях ниже по течению реки. И конечно, он знал эту историю намного лучше, чем их прежний командир.
Шлагенер яростно затеребил свою коротко остриженную голову, пытаясь унять зуд от укусов клещей, терзавших его. Она чесалась ужасно, словно при каком-нибудь кожном заболевании. Проклятые насекомые устроили себе знатное пиршество, однако, из всех его товарищей, они, почему-то, облюбовали именно его. Конечно, все солдаты, в той или иной степени, страдали от этих кровососов, однако, никто больше не подвергся такому нашествию, как Форстер. Из глубин памяти вдруг всплыли слова его матери — эти твари будто предчувствуют смерть и выбирают обреченных созданий. Клещи прекрасно чувствовали себя во влажных, но достаточно теплых условиях высоких зарослей осоки, бурно разросшейся по берегу реки. Неудивительно, что Ягер выбрал именно его руководить всей этой гиблой затеей — горько подумалось юноше. Этот злопамятный ублюдок и не думал скрывать своей неприязни к Форстеру. Молодому человеку удалось, наконец, поймать особо терзавшее его насекомое, впившееся в его кожу за левым ухом — и он, одним ловким движением, с раздражением раздавил эту тварь своими заскорузлыми грязными ногтями.
Тот факт, что в это самое время Акким Брандт и его люди делали за рекой последние приготовления для уничтожения Шлагенера и его товарищей, пока он тут воюет с насекомыми, показался закаленному в боях воину весьма забавным. Несмотря на всю серьезность своего положения, Форстер не смог сдержать ухмылку. Хотя, это была весьма горькая ирония!
Да, здесь не было ничего личного — это просто война. Человеческая жизнь как будто сжимается и исчезает, скрываясь за сухой статистикой людских потерь. На войне — люди перестают быть людьми. Какая печальная истина! Научиться не видеть во враге человека — печальная необходимость. Думать о противниках, как о таких же людях, как ты сам, понимать, что у них тоже есть имена, семьи и друзья, что они так же думают, чувствуют и любят — это может свести с ума. Поэтому, не смотря на всю безнадежность ситуации, Форстер поклялся, что ради своей любимой жены и своей семьи он заставит Аккима Брандта кровью заплатить за этот мост. Шлагенер не собирался дешево отдавать свою жизнь. Много несчастных женщин, которых ему не суждено встретить, не причинивших Форстеру и его близким никакого вреда, станут сегодня вдовами благодаря ему. Своеобразный вид первобытной справедливости: око за око! Ведь его жена — тоже станет вдовой, его сын, родившийся прошлым летом, — вырастет, так никогда и не увидев своего отца. Да, не самая приятная мысль, но, хотя сегодня Форстеру суждено умереть, в его силах продлить этот день как можно дольше.
Шлагенер в задумчивости с такой силой почесал один из сильно зудевших укусов, что из ранки пошла кровь.
— Проклятье, — пробормотал он, нагибаясь, чтобы сорвать пучок травы и вытереть кровь. В это же мгновение внутренним чутьем молодой человек почувствовал надвигающуюся опасность: легкое еле уловимое колыхание воздуха, затем какое-то стремительное движение и тихий всплеск воды в реке из-за осыпавшейся с берега гальки. В следующую секунду юноша уловил неясную тень, выросшую перед ним, и, спасая себя, бросился влево, сильно ударившись при падении о землю.
В следующую секунду Шлагенер осознал, что происходит — перед ним, весь мокрый с головы до ног, стоял один из вражеских воинов, сжимая в руке изогнутый кинжал. Чуть дальше Форстер заметил еще три темных силуэта, появляющихся из воды — головорезы Аккима Брандта.
С криком Форстер бросился на первого врага. Кинжал неприятеля вспорол рукав его рубашки, глубоко вонзившись в левую руку. Не обращая внимания на острую боль, Шлагенер ответным ударом воткнул свой кинжал прямо в горло противнику. Это был эффектный удар, и к тому же — весьма эффективный. Захлебываясь кровью, несчастный выронил оружие и судорожным движением схватился за горло, словно пытаясь задержать жизнь, утекавшую сквозь пальцы вместе с сочившейся из раны кровью. Шлагенер не предоставил бедняге еще одного шанса — противник был мертв. Однако другие — все еще были живы, и представляли смертельную опасность. Выхватив меч и издав воинственный вопль, юноша ринулся вдоль берега реки, атаковав ближайшего из выходящих из воды солдат.
Форстер атаковал стремительно — не дав неприятелю выбраться на твердый берег, он колющим ударом попытался поразить врага в живот. Удар оказался не очень удачным — Шлагенер лишь задел своего противника: в последнее мгновение тот успел поставить блок, лезвие меча молодого человека скользнуло по вражескому мечу и вспороло неприятелю бок. Скрипнув зубами от боли и сдерживая рвущийся наружу крик, враг, мгновенно контратаковал, пытаясь достать Форстера скрытым режущим ударом снизу вверх. Движимый звериным чувством самосохранения, выработанным годами сражений, Шлагенер успел среагировать, отшатнувшись вправо, и лезвие меча противника лишь слегка вспороло ему левую щеку. Кровь моментально залила всю левую половину лица, однако, юноша даже не успел понять, насколько серьезно его ранение — в эту же секунду пятачок речного берега, где происходила схватка, предательски начал сползать в воду, и Шлагенер, поскользнувшись, не удержал равновесие и упал на спину. В полном молчании его противник взмахнул мечом, готовясь нанести решающий удар. Время, как будто, замедлилось, на фоне начинающего светлеть неба Форстер отчетливо видел силуэт нападавшего, лицо которого было скрыто каким-то подобием шарфа, взметнувшийся и начавший свое смертельное падение клинок противника. Молодой человек резко рванулся влево, подкатываясь под врага, и выбросил вперед меч, пытаясь блокировать удар противника. Удача снова улыбнулась Шлагенеру — клинок нападавшего ударил по лезвию его меча и, скользнув, уткнулся в землю. В это же мгновение раздался тихий свист, и удивленный враг отчаянно вскрикнул от боли и злобы — очень вовремя выпущенная кем-то стрела пробила его правое плечо насквозь. Форстер мгновенно воспользовался шансом, подаренным ему судьбой, — оттолкнув сразу ставший неуклюжим меч противника, он развернул свой клинок и нанес колющий удар снизу вверх, вспарывая своему врагу живот. Удар оказался смертельным — мертвый неприятель медленно завалился на бок: безжизненное тело сразу стало удивительно тяжелым, вырвав меч из рук обессиленного юноши.
Форстер с трудом отпихнул навалившееся на него тело и поднялся на ноги как раз вовремя, чтобы увидеть, как
-3910420.jpeg)
